Ее голос постепенно затих.Дуглас плакал.Она вновь встрепенулась. – Отчего же ты плачешь? – Оттого, что завтра тебя здесь не будет.Старуха поглядела в маленькое ручное зеркальце, потом повернула его к мальчику. Он посмотрел на ее отражение, потом на свое, потом снова на нее. – Завтра утром я встану в семь часов и хорошенько вымою уши и шею, – сказала она. – Потом побегу с Чарли Вудменом в церковь, потом на пикник в Электрик-парк. Я буду плавать, бегать босиком, падать с деревьев, жевать мятную жевательную резинку… Дуглас, Дуглас, ну как тебе не стыдно? Ногти ты себе стрижешь? – Да, бабушка. – И не плачешь, когда твое тело возрождается каждые семь лет или вроде этого – когда у тебя на пальцах и в сердце отмирают старые клетки и рождаются новые? Ведь это тебя не огорчает?– Нет, бабушка.– Ну вот, подумай, мальчик. Только дурак станет хранить обрезки ногтей. Ты когда-нибудь видал, чтобы змея старалась сохранить свою старую кожу? А ведь в этой кровати сейчас только и осталось что обрезки ногтей да старая, облезлая кожа. Стоит один лишь разок вздохнуть поглубже – и я рассыплюсь в прах. Главное – не та я, что тут лежит, а та, что сидит на краю кровати и смотрит на меня, и та, что сейчас внизу готовит ужин, и та, что возится в гараже с машиной или читает книгу в библиотеке. Все это – частицы меня, они-то и есть самые главные. И я сегодня вовсе не умираю. Никто никогда не умирает, если у него есть дети и внуки. Я еще очень долго буду жить. И через тысячу лет будут жить на свете мои потомки – полный город! И они будут грызть кислые яблоки в тени эвкалиптов.